14 июня 1995 года было печальным днем для блюза. В этот день Рори Галлахер, один из наиболее выдающихся блюз-рок исполнителей всех времен, покинул этот мир. В свои 47 лет Галлахер стал жертвой не только серьезной болезни печени, но и апатии музыкальной индустрии.

Музыкант-самоучка впервые добился успеха у широкой публики в конце 60-х годов, будучи лидером Taste, невероятно популярного рок-трио. Группа постоянно выступала в клубе «Шатер», где в порядке вещей было видеть Джона Леннона, стоящего рядом с другими восхищенными слушателями. До своего распада в 1970 году Taste продали несколько миллионов своих пластинок.

70-е и начало 80-х прошли для ирландца под знаком удивительно душевных соло-альбомов, таких как Tattoo, Blueprint и Calling Card. Другими основными событиями в творчестве музыканта в это время были участия в записи альбомов Мадди Уотерса и Альберта Кинга. Он также выиграл награду Melody Maker как лучший музыкант, свергнув при этом с трона самого Эрика Клэптона. А такие исполнители как Джефф Бек, Джимми Пэйдж и Пол Роджерс постоянно упоминали в качестве основных элементов, оказавших влияние на их творчество, беззаботную манеру игры на гитаре и смелый вокал ирландца.

Но с середины 80-х началось не лучшее время для Галлахера. Столкнувшись с меняющимися музыкальными вкусами, звукозаписывающие лэйблы потеряли к нему интерес. Продажи музыканта упали, а ряды его поклонников поредели. Однако с выходом в 90-х годах альбома Fresh Evidence ситуация начала меняться. Диск, полный потрясающего электрического и акустического звучания, неподражаемая обворожительная манера игры Галлахера, – все это заставило опять заговорить о нем. Во многом благодаря этому альбому Галлахер был заново утвержден представителями бизнеса как одна из наиболее мощных сил блюз-рока. Новый контракт с лэйблом IRS Северной Америки и растущий интерес масс-медиа, казалось, указывали на то, что впереди музыканта ждут великие дела. К несчастью, резкое ухудшение здоровья помешало ему насладиться плодами своего труда.

Репортеры утверждали, что проблемы с печенью возникли у Галлахера вследствие повторяющихся не один год периодических передозировок прописанных врачами лекарств. После пересадки печени в апреле 1995 года, так и не оправившись после операции, через два месяца он умер.

И пусть самого Рори Галлахера больше нет в живых, остались воспоминания о нем. Волшебная музыка ирландца продолжает жить в его альбомах и в сердцах и мыслях миллионов по всему миру.

Это интервью было взято в Торонто во время турне Галлахера в поддержку альбома Fresh Evidence. Невообразимо популярный гитарист был в прекрасном настроении и высказал множество проницательных наблюдений о своей профессии в частности и о блюзе в целом.

- Не могу даже выразить, насколько сильно мне нравится Fresh Evidence!

- Здорово! Спасибо! Могу сказать, от нас этот альбом потребовал многого. Можно подумать, будто бы это относительно простая, несложная музыка, но мы пытались получить качественный, как и в любой другой работе, винтажный, этнический звук. Некоторые песни получились довольно длинными, и кто-нибудь другой наверняка быстро бы их подредактировал, просто выкинув пару строф, ну а я просто оставил все как есть.

- Я был удивлен и заинтересован, узнав, что ты настоящий перфекционист в том, что касается записи. Мне ты всегда казался парнем, который может спокойно, в один прием, записать на кассету нечто потрясающее.

- Дело в том, что такие вещи, как аккомпанемент или общую идею я могу записать с первого, со второго раза. Это не проблема, проблемы начинаются, когда приходит время накладывать записи друг на друга или сводить их… Думаю, перфекционизм во мне силен именно в том, что касается сведения. Оригинал Fresh Evidence мы переделывали около четырех раз. Потому что мы использовали старые микрофоны с электронными лампами, и эхо с катушечным магнитофоном, и старые пружинные ребербераторы, и другие подобные вещи вместо того, чтобы применять цифровое оборудование. Мы также использовали клапанный компрессор вместо обычного, он дает другой эффект. Мы применили несколько современных приемов, но только тогда, когда они реально помогали выйти из трудного положения. В идеале я бы предпочел просто войти на студию, один раз сыграть все – и чтобы получилось так, что лучше не придумаешь. А так на конечный результат влияют инженер, звук, помещение, аппаратура, да и все остальное тоже.

- Почему так получилось, что Fresh Evidence стал единственным альбомом, который тебе удалось выпустить в Северной Америке за последние восемь лет?

- В 1987 году вышел наш альбом Defender, довольно хорошо встреченный в Европе. Он был записан на Demon Records. Мы могли и дальше продолжать работать с ними, но у них было уж очень много условий по поводу песен, выпуска альбома, контроля и так далее.

- С вами вели переговоры крупные звукозаписывающие лэйблы?

- Да, но тогда речь шла о следующем альбоме. IRS вел с нами переговоры по поводу Fresh Evidence. Поэтому из Лондона, где находился Demon Records, мы перешли на Castle, который имеет международные контакты – они продают записи, видео и все в этом роде. А то, что Defender так и не вышел за рубежом – это было по-настоящему тяжело, потому что, на мой взгляд, это действительно важный альбом.

- В одной статье было упомянуто, что на данный момент это твой любимый альбом.

- Думаю, они исказили мои слова. Я хотел сказать, этот альбом – что-то вроде брата или сестры Fresh Evidence, понимаешь, о чем я? Несмотря на то, что он более роковый, в нем также присутствует много блюза, и я думаю, что песни действительно хорошие, в плане лирики и всего остального. И некоторые песни мы исполняем на сцене, но все же мне бы не хотелось, чтобы этот альбом как-то уж очень возвышался над остальными.

- Насколько я знаю, IRS в скором времени собираются выпустить Defender в США.

- Да, он выйдет примерно через 10 дней. Затем они также собираются издать на CD весь старый перечень. Выйдут все альбомы, с текстами песен, некоторые будут слегка ремастированы. Но только слегка, так чтобы отвечать современным требованиям цифровых записей.

- Вы каким-либо образом подправляли, подновляли альбомы?

-Нет, этого мы не делали. Все они оставлены как были. Я хочу вернуться назад. Единственными пока что еще не проработанными альбомами являются Photofinish и Deuce. Я хочу сделать ремиксы только на одну-две песни с Photofinish, такие как “The Mississippi Sheiks” и “Cloak and Dagger”, остальные оставлю без изменения. Альбому Deuce, сделанному в 72-ом году на регги-студии с очень примитивным оборудованием, может потребоваться немного больше помощи, но переиначивать, переделывать альбомы я не буду в любом случае.

- IRS действительно предложил тебе художественный контроль?

- Это предполагалось и понималось с самого начала. У них было достаточно уверенности, чтобы принять то, что мы делали, и поверить, что все будет ОК. Некоторые другие компании были более осторожны, так как считали, что то, что я делаю – это нечто невразумительное, может, недостаточно популярное, или я в этом не очень силен, называй, как хочешь.

- Ты записал два альбома, которые так и не были изданы. Расскажи мне о них.

- Да, в 1978 мы полностью записали альбом в Сан-Франциско, и в день записи на пленку я вдруг понял, что это не то, что нужно. Я рад, что так вышло, хотя у меня до сих пор хранятся мастер-записи. Я не говорю, что альбом не отвечал каким-то требованиям – с ним было все в порядке – плохим я бы его не назвал. Но между выпуском, звуком и тем, как весь альбом был сыгран…я знал, мы можем лучше. Мы вернулись в Европу и записали Photofinish. Используя что-то из уже наработанного материала, мы записали Photofinish за примерно три недели вместо шести или даже больше недель в Сан-Франциско. Другим альбомом был экспериментально, для пробы записанный Torch – это было перед Defender. С ним были те же проблемы. Я был недоволен звуком, исполнением, и направлением вообще. Поэтому иногда самым легким способом решить все это является бросить проект и начать заново. Даже если ты держишься за некоторые песни, лучше начать в новом помещении, с новым инженером, попытаться по-новому поработать над музыкой.

- Сколько времени заняла полная подготовка Fresh Evidence?

- В общей сложности около полугода, с небольшими перерывами на концерты и тому подобные вещи, ремиксы и так далее, но вообще примерно шесть месяцев, а это довольно долго. Но когда мы записали около пятнадцати песен, многие нам пришлось до поры до времени отложить в сторону, и выбрать девять вещей для окончательного варианта альбома было, знаешь, непросто.

- Недавние сведения о том, как проходят твои выступления в Северной Америке, довольно скупы на детали. А я слышал, у тебя была пара выступлений с артистами, которые вели себя по отношению к тебе не очень хорошо.

- В качестве гостей мы выступали с разными группами, начиная с Faces, Deep Purple и Fleetwood Mac, и все было в порядке. С ними ты получаешь в свое распоряжение и какую-то часть сцены, и мониторы, и освещение. Потом мы были на гастролях с другими группами, неважно, с какими, но условия, которые они нам предоставляли, были ужасны. Однажды мы просто отказались продолжать тур. Они не разрешали нам использовать мониторы, а когда мы принесли свои собственные, это повлекло только еще большие проблемы. Эти недоразумения уходят очень глубоко, зачастую это даже не вина музыкантов, но вот все их окружение, менеджеры, относились к нам с недоверием, с тревогой. В Европе, например, сопровождающей группе обычно предоставляется полная свобода. А вот в Америке… Могу сказать, что если это абсолютно новая, неизвестная группа – она примет все, что угодно, но если у тебя есть уже какое-то положение – а у меня, я думаю, есть, – ты имеешь право рассчитывать на разумные условия работы. А еще я нахожу, что в какой-то степени время в этих турах тратится попусту, потому что, возвращаясь в Европу на самолете, особого музыкального удовлетворения от постоянного, быстрого отыгрывания шести песен ты не испытываешь. Так что мне больше по душе играть в клубах, концертных залах. Надеюсь, у нас еще будут большие шоу, возможно, с более приятным сопровождением, но в любом случае, это не то, о чем я на данный момент волнуюсь.

- Насколько ты изменился как музыкант и как человек за последние десять лет?

- Думаю, я изменился – мы же не так активно гастролируем, не проводим в турах по восемь-девять месяцев в году – так что у меня было достаточно времени, чтобы оценить свою работу. Я стал лучше писать песни, в том же, что касается игры, я до сих пор готов учиться, и я это делаю. Конечно, за десять лет ты меняешься как человек, извлекаешь опыт из своих ошибок. Но в основном я все тот же. По мере того, как идут года, ты узнаешь множество вещей – на что тратить время, как следует относиться ко многим вещам в жизни, понимаешь? Думаю, это относится в принципе к любому человеку.

- В последние годы традиции блюза утрачивают свое значение. Если какие-то из недавно появившихся групп в этом направлении и делают себе имя, то лишь играя блюз-поп. Что ты обо всем этом думаешь?

- На самом деле я просто делаю свое дело, однако я бы позавидовал тем, перед кем, знаешь, все двери открыты и кто продает огромные количества записей. Есть много талантливых молодых людей; могу говорить только за себя, но я полагаю, что питать зависть ко всем и каждому бессмысленно, это ни к чему не приведет. Бывает, иногда ты чувствуешь…что на твою долю незаслуженно много выпало и тяжело при этом оставаться хорошим парнем…но в жизни действительно бывает так, что кто-то, появившийся из ниоткуда, мгновенно становится суперзвездой. Я из-за этого не теряю сон, мне есть, о чем побеспокоиться в своей небольшой области. Конечно, я бы хотел занимать верхние строчки в чартах, мне не нравится быть наполовину в андеграунде, но подстраиваться под чьи-то вкусы ради того, чтобы увидеть свое лицо на обложке журнала, я не собираюсь. Мне это неинтересно.

- Говоря о тебе, всегда упоминают Эрика Клэптона как твоего брата по музыке. Но, несмотря на силу его таланта, кажется, он все-таки ближе к тому блюз-поп направлению, о котором я сейчас говорил. А твое творчество гораздо сильнее и убедительнее в том смысле, что оно по-настоящему относится к блюзу, больше, чем то, что он сделал за много лет.

- У меня с самого начала к Эрику Клэптону чувство уважения. А тому, что наши имена часто связывают, я удивлен. Было время, когда мое имя могли упомянуть в связи с Майклом Блумфилдом, например. Клэптон же является иконой для всех гитаристов, включая Бэка и Пэйджа. На самом деле, я полагаю, что базой для него является блюз – не мне судить, но он – успешное олицетворение блюза. А я тогда, возможно, парень с боковой линии, так как я работаю в другой области, нежели он. Я играю кантри-блюз, у меня даже есть вещи в стиле Би Би Кинга, Альберта Кинга. Судя по альбомам, у меня блюзовые корни распространяются более широко там, где Эрик, как мне кажется, склоняется к более узкому взгляду. Да и песни у него совсем непохожи на мои. Возможно, раньше между нами и могла быть проведена какая-то аналогия, но не сейчас.

- Постоянно высказывается мнение, что сегодня музыканты все дальше отходят от корней своей музыки. Может ли ситуация измениться или же следующее поколение будет в основном лишено исторических связей?

- На 90-е я смотрю с оправданным оптимизмом, ведь в прошлом году Джон Ли Хукер выпустил хит, у Мадди Уотерса был популярный сингл, несмотря на то, что это стало рекламой джинсов в Европе.

- Но альбом Джона Ли Хукера (The Healer) во многом – творение лейбла. Знаешь, «давайте наберем как можно больше музыкантов-суперзвезд и посмотрим, как такой продукт пойдет на рынке».

- Конечно, альбом – это не 100%-но чистый Джон Ли Хукер, это совместный успех, но, на мой взгляд, в 1991 году тебе с этим надо просто смириться. Все еще есть некоторые, играющие чистый блюз; сам же я некий гибрид закоренелого пуриста, но я чувствую достаточную свободу играть вещи, не относящиеся к основному течению блюза. Я ничего не имею против рок-н-ролла, против звучания в песне фолка, джаза и тому подобного. Думаю, многие музыканты принимают законы шоу бизнеса такими, какие они есть. Они не задаются никакими вопросами и во всем следуют сложившемуся порядку вещей. Во мне, наверное, говорят ирландские корни – мы всегда склонялись к тому, чтобы работать в стороне от господствующих кругов – так сложилось и исторически, и по другим причинам. У некоторых из этих молодых гитаристов, несмотря на то, что в своем возрасте они еще не оглядываются назад, наработаны потрясающие технические способности. Но, с моей точки зрения, чувства во всем этом немного…великолепная скорость, они могут играть на гитаре и классику и все, что угодно, но я до сих пор восхищаюсь чистыми элементами музыки, понимаешь? Если тебе 19, и первым, чью игру на электрической гитаре ты слышал, был Эдди Ван Хален или кто-то в этом роде, ты можешь подумать, что Эрик Клэптон или Джефф Бек, в лучшем случае Альберт Кинг или Би Би Кинг – это блюз, но, как правило, дальше этого времени никто не заглядывает. Я же считаю, если ты по-настоящему играешь блюз, ты должен вернуться к истокам этого направления, так далеко, как только сможешь, чтобы изучать и впитывать все это.

- Должен сказать, что по-настоящему приятно видеть других пионеров блюза, таких, как Richard Thompson, начавших получать признание после стольких лет. Ты же работал с ним, не так ли?

- Мы давали три акустических концерта, в Лондоне, Кембридже и Гилтфорде. Это были Richard Thompson, David Lindley, Juan Martin– испанский гитарист – и я. Было здорово, но концерты не были разрекламированы и, к сожалению, не были записаны. Мы работали дуэтами и трио во время тура. Игра Ричарда Томпсона – это просто фантастика, особенно на электрической гитаре. У него потрясающая техника. Вот у Марка Кнопфлера техника ужасная, а когда ты слышишь Ричарда Томпсона – это совсем другое дело. Помню, мы делали видео в Бэрриморе, за Оттавой. Проблема Ричарда Томпсона в том, что он часто меняет лэйблы – от Chrysalis до Hannibal, который что-то вроде его собственного лэйбла. Больше всего мне нравится его альбом Henry the Human Fly, который возвращает тебя далеко назад. Если у вас нет этого альбома, следует его приобрести, правда. Это был его первый соло-альбом и он весь вырос из него. Также было хорошо работать с Линдли. Он замечательный электрогитарист. Единственное, что в нем может вывести из себя, так это то, что он хочет делать слишком много вещей сразу, он отказывается быть просто гитаристом. Он хочет играть на всевозможных экзотических музыкальных инструментах.

- Почему ты решил исполнить вещь Сон Хауса “Empire State Express” на альбоме Fresh Evidence?

- Эта песня была у меня целую вечность, мне она очень нравилась, мне казалось, я смогу ее правильно интерпретировать. Я сразу же ее записал, в один прием. Я зашел в кабину, взял два микрофона и просто сделал запись. Мысленно я как бы приставил пистолет к виску и сказал себе: «Это должно быть именно так». И все действительно прошло хорошо. С этой песней связана одна история. За неделю до ее записи я потерял кассету с оригинальной версией. Не то чтобы я хотел ее скопировать, я хотел ее еще послушать, обдумать все насчет своего варианта. У меня остался написанный на бумаге текст песни, поэтому я записал ее в своей собственной аранжировке, по памяти – и вышло здорово.

- Возможно, и хорошо, что ситуация так сложилась. Сейчас очень много кавер-версий, которые, по сути, просто являются клонами оригиналов.

- Да, конечно, если ты просто бездумно подражаешь старому варианту, то получаешь очень плоскую вещь. Я пытаюсь интерпретировать и адаптировать песни. С оригиналом связь есть, но нет смысла просто записывать песню под копирку, я знаю тех, кто именно так и делает, это ни к чему не приводит. Конечно, некоторые ультра-пуристы полагают, что ты легкомысленно экспериментируешь с песнями, а ты не должен даже пытаться это сделать. Сам я считаю, что это – один из способов сохранить музыку живой и поднять ее еще на ступень вверх.

- К сожалению, многие считают, что Сон Хаус не сыграл большой роли в блюзе. Его упоминают в связи с именем Роберта Джонсона, а не за собственные заслуги.

- Это действительно несправедливо, как бы велик не был Роберт Джонсон. Сон Хаус написал и “Walkin’ Blues”, и “Preaching the Blues”. Роберт Джонсон брал у него уроки. Возможно, учитывая ту поддержку, которую имеет Роберт Джонсон, внимание наконец будет привлечено ко множеству музыкантов, столь же талантливых, как он. С Робертом Джонсоном связано много мистики, дьявольщины и всего такого.

- А ты веришь в мифы о Роберте Джонсоне?

- Думаю, все возможно. Похожие вещи я слышал о Джоне Ленноне в Гамбурге, будто он заключил что-то вроде сделки. Если вспомнить, как он умер, какое влияние он имел на людей, всю его жизнь в целом…Но я, в любом случае, слегка суеверен.

- Расскажи, как это влияет на твою жизнь.

- Влияет, это точно. Это оказывало на меня очень сильное влияние в течение последних пяти-десяти лет. У меня это от бабушки, она тоже была очень суеверной. Даже забавно, как я отношусь к номерам и ко всему подобному. Это похоже на фобию и во многом влияет на мой день.

- А на твою музыку?

- На нее не так, слава Богу. Только если ты уж очень увлекся суевериями, ты скажешь: «Спою-ка я вот эту песню перед той». Но все равно, перед выходом на сцену, я кое-что делаю, это наполовину цыганские суеверия, но ничего, я к ним привык.

- Ты религиозен?

- Думаю, да, где-то глубоко внутри. Я точно думаю, что мы не просто так находимся в этом мире, что-то за всем этим есть. И на мой взгляд, только оказавшись в трудной ситуации, можно судить, есть у тебя вера или нет. Я бы сказал, что у меня есть, но я не делаю из этого чего-то особенного, хотя и считаю, что это неплохо. Скажем так, я слишком боюсь совсем не верить.

- О чем “Walking Wounded”?

- Сначала мне понравилось это название, оно у меня было в записной книжке, а через несколько недель мне в голову внезапно пришли первые пара строк. Еще у меня тогда были проблемы со здоровьем, и хотя песня как таковая написана не от первого лица, а о людях в общем, ее можно понимать и так, и так. Смысл в том, что даже если дела у тебя совсем плохи, надо продолжать бороться. Да, я полагаю, это основной посыл песни. Особый сладко-горький привкус ей придает джазовый рифф.

- Ты посвятил Клифтону Ченьеру (Clifton Chenier) “King of Zydeco”.

- У меня еще с давних времен есть пара его записей, и для музыки зайдеко он является кем-то вроде Би Би Кинга. Он играл на аккордеоне, который для такой музыки – основной инструмент, как гитара для нас. Мне он очень понравился, это что-то типа блюза, спетого на французском - смесь шансона, фолк-музыки и других элементов. Эта музыка настроила меня на слегка сентиментальный лад, и я просто написал песню о ком-то, кто спасается от суеты большого города в этой таинственной забегаловке где-то на юге. Это как фильм-путешествие и, конечно, в конце будет кто-то вроде Клифтона Ченьера, выступающего на маленькой сцене – по-моему, здорово. Это и есть основная идея песни.

- Ты видел его живые выступления?

- Да, в Монтро в Швейцарии, мы пару раз играли там на джазовом фестивале, и он тоже. Я видел его, хотя мы выступали и в разные дни.

- Тебе удалось сыграть с ним?

-Нет, у меня даже не получилось с ним поговорить. Он выглядел очень крепким, энергичным. Он умер совсем молодым. На подобных фестивалях всегда есть проблема – ты такой же, как и другие музыканты, но ты либо стесняешься подойти к ним поздороваться, либо просто говоришь себе: «Я сделаю это в другой раз, точно».

- Расскажи мне о песне “Heaven’s Gate”.

- Идея похожа на ту, что была в “Hellhound On My Trail” у Роберта Джонсона. Человек в ужасной, в отвратительном состоянии комнате, преследуемый, терзаемый тяжелыми мыслями. С одной стороны, это песня об искуплении грехов, с другой – такое неявное наставление людям о том, что нельзя дать взятку святым, например, Св.Петру. Это в традициях блюза, несмотря на то, что стиль песни – мой собственный. Текст идет как от первого лица – человека, на чью долю выпало очень много плохого, который сталкивается со смертью.

- А что ты можешь рассказать о “Middle Name”?

- Музыка в песне навеяна игрой Слима Харпо. Я хотел рассказать историю о парне, который ищет кого-то, жену, или кого-нибудь еще, а все это разворачивается на фоне серьезных волнений, конца света, холокоста и тому подобного. Возможно, сюжет слегка перегружен, но смысл я хотел донести такой. Это чем-то похоже на пьесы Теннеси Уильямса. Как и любую другую песню, я хотел уберечь ее от узкой направленности.

- То есть ты придерживаешься мнения, что интерпретация песни остается на усмотрение слушателя?

- Видишь ли, не все так просто. Я не против клипа или видео как таковых. Но если ты их снимаешь, это приводит к тому, что к песне приклеивается одна картинка, одна ассоциация, несмотря на то, что, как поется в песне Боба Диллана, «ее можно понимать по-разному». Я не говорю, что мои тексты столь же глубоки, как его, но, по крайней мере, неплохо кроме картинки иметь в песне еще что-то.

- Стиль против сути – вечная проблема тех, кто работает в стороне от основной музыкальной индустрии. А как у тебя сейчас обстоит с этим дело?

- Как и всегда, ничего особенно не изменилось. Думаю, в 90-х будут больше внимания уделять музыке и содержанию, чем в 80-е. Имидж всегда будет большим делом – как люди выглядят, что говорят, что делают, и так далее. Но, надеюсь, в этом десятилетии определяющую роль играть будет не это.

- Ты за отсутствие имиджа?

- Кто-то действительно так считает, но в конечном итоге, это и есть мой имидж. Они просто говорят: «Он вечно работает и носит клетчатую рубашку», и все такое. У меня даже есть интервью, где сказано: «Он приехал одетый в джинсы и рубашку в клетку», а я помню, в тот день был одет совсем не так!

- Бывало, ты играл на саксофоне в своих песнях. Ты все еще делаешь это время от времени?

- Разве что иногда дома. В последний раз – совсем чуть-чуть на Defender, песня называлась «I Ain’t No Saint”, немного в стиле блюза Альберта Кинга. Я играл на трех саксофонах, и это записывалось на три дорожки, но сейчас я это все уже забросил, обленился и сконцентрировался на гитаре. Но мне до сих пор нравится саксофон, и я хотел бы играть на нем так же хорошо, как когда-то. Еще я играю на мандолине и губной гармонике. К сожалению, я так и не научился по-настоящему играть на пианино. Я играю на многих струнных инструментах, немного на цимбалах, банджо и так далее. А вот саксофон я, боюсь, запустил. К сожалению, я не умею играть по нотам, а играть на слух довольно тяжело, в то время как на гитаре можно здорово играть и без этого.

- Твой первый за очень долгое время тур в Северной Америке в самом разгаре. Как он проходит?

- Просто прекрасно. Это лучшее турне за долгое время. Не знаю, может, это просто удача, но сейчас все идет очень хорошо. Мы собираем большие аудитории, мы действительно хорошо играем, но мы и работаем ночь за ночью. Хотя, по правде, это лучший способ работы.

- На сегодняшний день можно сказать, что у тебя невероятная карьера. Какие ты можешь назвать ее основные моменты?

- Думаю, некоторые ранние выступления в клубе «Шатер» в Лондоне были очень важны, мое первое турне по США и Канаде. Было здорово играть в Гамбурге, некоторые большие фестивали мне понравились – Isle of Wight и тому подобное. Для меня много значили записи с Мадди Уотерсом и Джерри Ли. И два последних альбома, записанные и выпущенный – это тоже важные моменты для меня, особенно после 80-х, не очень хороших для меня. В общем, могу сказать, что оказаться в 90-х – это здорово!

Anil Prasad

Перевод: Евгения Павлова
ноябрь 2005